Версия сайта для слабовидящих
24.05.2018 13:39

Архив памяти

Такая жизнь: История нашего края в воспоминаниях нашего земляка-новокубанца. Часть 6

Такая жизнь: История нашего края в воспоминаниях нашего земляка-новокубанца. Часть 6

Фото night-panther.com

10:01 27 апреля

Газета «Свет маяков» знакомит читателей с воспоминаниями о предвоенных и военных годах фронтовика Алексея Сергеевича Прихленко.

Страх

Через все 47 лет я пронес в себе чувство, будто на передовой не испытал настоящего страха. Чем больше думаю над этим, тем больше сомневаюсь. Почему же, в таком случае все эти годы страх сопровождал меня в кошмарных снах? Атаки, плен, угроза смерти в немецких концлагерях… Причина есть, конечно, и она – в неосознанном страхе, парализующем в бою или под бомбежкой нервную систему солдата.

Первый бой в этом смысле особенно примечателен. Когда вокруг тебя грохот, свист пуль, треск, стонут раненые, падают наземь сраженные, когда в пороховом смраде дергают тебя туда-сюда криками: «Ложись!.. Встать! …Огонь!» – в такой ситуации нервное возбуждение достигает такого накала, что возникает как бы помутнение сознания, ты теряешь самоконтроль и по какому-то наваждению готов выполнить любые команды, любые приказы. И выполняешь. А потом уже, после боя, когда все стихает, приходит осознание и приходит страх… Говоря по-теперешнему, тебя покидает состояние транса и ты начинаешь испытывать состояние страха.

… Из нашего отделения ушли в госпиталь раненные Ремыга и Зураб, не вернулся из второго боя Рыткевич, и осталось нас восемь да плюс помкомвзвода, исполняющий обязанности командира отделения.

После полуночи 12 февраля сорок третьего года помкомвзвода повел нас на командный пункт командира роты на край станицы. Около получаса мы ждали там подхода еще двух отделений нашего взвода, потом построились и ушли в лес, не ведая, куда и зачем идем в ночь и непогоду. Примерно через час, когда мы присели отдохнуть, сообщили: меняем позицию, будем воевать в другом месте. В другом так в другом, нам-то какая разница, где мерзнуть и кормить вшей. Но все ж затеплилась надежда: а вдруг в чем-то будет лучше, вдруг, даст Бог, кормежка наладится или еще какая перемена, и полегчает вопреки недавнему наставлению помкомвзвода: «Лучшего ждать не надо!».

Прошли еще километра два и тут совсем иное «вдруг»:

– Подтянитесь, ребята! Наступление в пять утра. К этому часу должны быть на месте – соседи ждут нашей помощи.

В одну секунду холод прошелся по всему телу, ноги обмякли, дрожью задергалась челюсть, неприятно заныла шершавой лапою зажатая душа. Живо всплывают в памяти прошлые бои, и как не хочется снова идти под пули.

А тут еще мелочи донимают. Лопнула шпагатина, крепившая оторвавшуюся подошву на правом ботинке. Остановился, достал последний носовой платочек, попробовал стянуть – получилось, хоть и ненадолго. Только догнал колонну – ручеек на пути. Хлопцы с ходу попрыгали, а я остановился в нерешительности: ПТР семнадцать килограммов да плюс килограммов семь автомат и боеприпасы, да сумка противогазовая с сухарями и семечками – не оторвешься от земли, и если попаду рванным ботинком в воду, все, нога отмерзнет. Я перехватил ПТР вниз дулом, опустил его в ручей, и как прыгун с шестом, перелетел через воду. Но тут меня стукнуло: мороз к утру прижимает, грязь в стволе замерзнет – разорвет дуло, если стрелять придется. Что делать? Почечура узнал про мою беду, остановились мы; вывинтил я у него из карабина, по его же совету, шомпол, прошуровал им ствол. «Теперь, – говорит он, – ударь стволом по дереву, может какой кусочек выпадет».

Тревожное состояние потихоньку рассеялось. Но вот вышли на край леса. Справа и слева белеет снег, а прямо – темнеют хаты. Тишина. Остановились. «Заглушить котелки, не курить, не разговаривать, не кашлять…». Опять в момент нахлынула тревога, но уже полегче. Как любил повторять наш Ремыга: «Чему быть, того не миновать». Да и привыкать я стал к той мысли, что в нашем положении лучше всего довериться своей судьбе и никогда не терять надежды и не падать духом. Правда, надежда не терялась, а вот духу иногда не доставало, нападала хандра, что было заметно, и ребята в таких случаях старались бодрить друг друга. Вот и теперь, чтобы заглушить тревогу, мы полушепотом начали шутить и рассыпать остроты. Командиры не цыкали, потому что, конечно, состояние их душевное было таким же, как и наше.

Мы пошли не в станицу, а повернули направо, вдоль опушки леса, спустились в старое русло какой-то маленькой речушки и двинулись по нему между лесом и станичными хатами. Остановились перед крутым подъемом на вытоптанной площадке. Тут располагались несколько солдат. Помнится, человек шесть лежало на земле, друг к другу, прижавшись, и только один бодрствовал. Это был командир. Похоже, он знал о прибытии подкрепления заранее, а потому без всяких церемоний обратился к нам с убедительной просьбой: «Ребята, помогите, пожалуйста. В наступление надо, а они валяются, не могу поднять…».

Без лишних слов мы подняли их на ноги (вместе же идти в бой) и начали швырять их по кругу между собой. Они нормально перебирали ногами, не падали, а в себя приходить не хотели. Долго терзать их не могли, были слишком уставшими, да и до атаки оставались считанные минуты.

Не знаю, ходили они в бой или провалялись в яру – раздалась команда: «Пошли, ребята, вперед!». Я вылез на кручу и пошел, пригнувшись по саду к хате, которая мигала огонькам из нескольких стволов. Кто-то шел рядом справа, кто-то – слева, шуршали шаги позади, и Бог знает, откуда надрывался в исступлении наш комвзвода: «Вперед! Вперед! Вперед!».

Пройдя шагов десять, услышал стон слева, потом стон и матерщину сзади. А пули сыплются градом – шуршат под снегом в опавших листьях, отсекают побеги деревьев, щелкают по стволам. Где-то далеко слева, в темноте, раздался взрыв: кто-то швырнул гранату – наш или немец, не поймешь ведь. Куда бежать дальше? Под таким огнем все здесь ляжем, до немцев не дойти. Наверное, стрелять надо. Кричу соседу: «Ложись, давай стрелять!», – сам шагнул влево, рухнул на землю, направил ствол ПТР в сторону огоньков – гухнуло мое ружье зажигательным. Подождал – хата не загорается; приладил автомат, дал очередь, вторую… Мелькнула мысль: расходую диск в белый свет, останусь без патронов – страшно оставаться безоружным под носом у немцев, мало ли что…

А сзади после небольшого перерыва: «Встать! Вперед! Вперед!». Страшно вставать и идти навстречу смерти, но, кто знает, темно, может наши уже продвинулись где-то слева близко к немцам. Надо идти. Я пересилил себя, поднимаюсь, поглядываю вправо – поднялся и мой сосед. Шагов десять прошли и «У-у! – Застонал сосед. – Помоги!», – голос земляка моего тезки Движкова (из Советской). – «Что у тебя там?». Смотрю – лежит на животе, скрючившись, и молчит. А до него метра четыре – пока доползешь, четыре раза убить могут. Живой там он или нет. – «Лёнь!» – кричу с испугу. Страшно одному оставаться. Уже кругом никого не слышно, комвзвода замолчал, может быть, тоже схлопотал пулю. Прячу голову за толстый ствол дерева, и тут вдруг сильный удар по руке у плеча, будто бревном, аж рука с места сдвинулась.

Сразу же чувствую – кровь течет по руке; дальше, дальше, наполняет рукав, в несколько секунд дошла до кисти; от боли зашлась душа, слабость разлилась по телу. Я чуть свалился на левый бок, чтоб освободить раненную руку.

Немцы продолжают вести интенсивный огонь, хотя и им должно быть понятно, что атака наша уже захлебнулась. Я продолжаю подсовывать голову ближе к стволу дерева и поглядываю вперед на двор, откуда непрерывно накатывается пулевой смерч.

До немцев не больше тринадцати шагов, на фоне снега они уже могут меня видеть, тем более, начинает сереть, рассвет приближается. Что стоит им выслать пару человек и уволочь меня к себе? Труда это им не составит: с нашей стороны стрельбы почти уже нет, одной рукой и ослабевшей справиться с автоматом не смогу, хотя патронов у меня в нем еще половина семидесятидвухпатронного диска, «лимонка» у меня в правом кармане шинели и левой рукой ее не достать. Попробовал приподняться, чтобы за ствол дерева спрятать все тело – не получается, нет сил.

Лежу. С нашей стороны – тишина, с немецкой – отдельные автоматные очереди. Лишь дым пороховой, что туман, упрямо держится на земле и запахом своим напоминает об уже ушедших страшных минутах.

Темное небо снова начало сыпать мелким снежком. Хорошо, что тучи отдаляют рассвет, но он-то неумолимо приближается, и мне надо обязательно и скорее вернуться назад, под кручу.

Страх перед возможным пленом поднял меня на ноги. В левой руке автомат, правая – болтается плетью. Противотанковое ружье куда? За оставление оружия на поле боя можно попасть под трибунал, но я-то ранен, ружье забрать не могу; черт с ним, с ружьем, и с трибуналом тоже – живым бы отсюда выбраться. На этом и остановилась мысль. Помедлил всего две-три секунды, в которые успели уложиться мысли, потом повернулся и медленно пошел в ту сторону, откуда выходил в атаку. Мельком заметил, что Движков лежит в прежней позе – должно, убит.

Двигался я немного наискось, поперек пуль, старался отвернуть живот, чтобы, не дай Бог, пуля не попала в него. Боялся очень, потому что считал ранение в живот самым страшным. Прошел уже шагов десять, как слышу справа:

– Помоги, друг!

Остановился, глянул – полулежит, не узнал кто, опершись плечом на ствол дерева.

– Не могу я, сам ранен, – и шагаю дальше.

– Не уходи, друг!

– Я скажу, сейчас придут за тобой, потерпи…

До сих пор в памяти моей остался тот умоляющий голос. Нет-нет да и потревожит он в иные моменты мою совесть – нехорошо на душе становилось, успокаивал себя мыслью, что парень должен был быть подобран и остался жив.

Благополучно добрался до склона, сполз вниз и разглядел человек восемь солдат. Полкомвзвода сразу ко мне:

– Ты что так долго?

– Да вот, – кивнул я на болтающуюся руку, – пуля.

– Есть еще кто там жив?

– Движков, наверное, умер, не шевелится, скрючился. А тут вот недалеко живой лежит, просит, чтоб помогли ему, а кто такой, не узнал.

– Наших нет еще четверых. Надо слазить туда, забрать всех, пока не совсем рассвело. У меня вот есть плащ-палатка, шинель одну надо. Ты в чем одет? – обратился он ко мне. – Под шинелью что?

Кажется, догадался я, что шинель ему нужна, чтобы таскать из сада раненных. Что это он придумал, разве одной плащ-палатки мало?

– А как же я, – говорю и показываю на плечо. – Как разденусь? Да и вообще – зима…

– Ладно, обойдемся.

– Ребята, мне бы руку перевязать как-нибудь, – прошу я. – Тут вот в сумке индпакет.

– Давай. Где он, не найдешь… Чего ты только не напихал в эту сумку.

Помкомвзвода туго перетянул мне руку поверх шинели.

– Оставь кусочек бинта, помкомвзвод, у меня ботинок вот… шлепает, связать надо.

Ваня Сомов крепко стянул мой ботинок, аж нога онемела. Помкомвзвода послал двух человек за раненным.

– А тебе, – говорит, – надо отсюда уходить, отвоевал ты…

– А идти куда, помкомвзвод?

– В эвакгоспиталь, чудак, куда ж еще. Тут километра три.

– Я не знаю дороги.

Помкомвзвода быстрым шагом, едва успевал я, вывел меня недалеко через лес на дорогу.

– Иди прямо по этой дороге, а там увидишь. Ну, прощай. – Положил он свою руку на плечо мне. – Если что, вертайся к нам… Счастливый ты, Алексей.

Так мы и расстались. Остался я на дороге один. Рад был безмерно тому, что повезло мне вырваться живым из того проклятого ада. А пули шальные и сюда доставали. Мысль была теперь только одна: быстрее, быстрее, быстрее и подальше от этих пуль – появилась такая большая, такая радостная надежда, так захотелось жить, а тут свист и треск, и я заторопился по дороге в сторону, указанную мне помкомвзводом…

Автор: А Прихленко